Однажды в России случился дефолт. По своему обыкновению - весьма неожиданно. Сегодня заснул в благополучной стране - завтра проснулся в Суринаме. Солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь, и с неба пошёл дождь из лягушек. Ну как оно у нас исторически заведено.
Дефолт предвещали весьма странные события. Несколько дней банк непонятным образом лихорадило. Администраторы сновали по коридорам со взъерошенными лицами, и на все вопросы отвечали обнадёживающими фразами типа «всё в порядке, вешаться пока рано».
Потом позвонила давно уволившаяся Галя.
- Девочки, - таинственным шёпотом сообщила она, - тут мой Петя волнуется. Говорит - скоро рванёт.
- Чего рванёт? - напряглась О.Ф.
- Да хрен его знает. Третью неделю нудит. Что-то про развал банковской системы, про невыплаченные долги. Не знаю, то ли верить, то ли санитаров вызывать.
- Дай ему по-человечески, и он успокоится!
- Да я извелась ему давать, - замычала Галя, - а толку!
- Совсем бестолку? - заволновалась О.Ф.
- Как об стенку горох!
И разговор, вильнув хвостом, потёк о своём, о наболевшем женском...
А потом грянул дефолт. На следующий день позвонила бедовая Люда, и, сославшись, на семейные обстоятельства, отпросилась на одну смену. Вышла она на работу через неделю, в траурном обрамлении мимических морщин, прижимая к груди пакет с призывно позвякивающими бутылками.
- Что случилось? - ахнули девочки.
- Ой девочки! - заголосила Люда. - Ой девочки!
- Так! - властным жестом остановила плакальщицу О.Ф. - Ты сначала разлей, а потом причитай.
Люда вытащила из пакта бутылку, разодрала зубами золотистую крышку, хлебнула из горла и разрыдалась.
О.Ф. молча открыла вторую бутылку, разлила по пластиковым стаканчикам водку, сунула понаехавшей крышку:
- Понюхай хоть, горе горькое!
Девочки скорбно выпили, закусили четвертиночкой «Дарницкого» и уставились на Люду. Понаехавшая, как единственный непьющий работник в коллективе, опустила жалюзи второго окошка и приготовилась работать сутки в одно рыло.
- Рассказывай, - дала отмашку О.Ф.
И Люда, периодически скорбно отхлёбывая из бутылки, поведала коллегам свою трагическую историю. Оказывается, за две недели до дефолта Людина свекровь Серафима Петровна, не ставя наследников в известность, продала две свои комнаты в большой коммунальной квартире на Кузнецком Мосту. За сто двадцать тысяч долларов. И аккурат шестнадцатого числа положила все деньги в «Инкоммерцбанк».
- Звонит она нам вечером, мол, у меня сюрприз. Жить я буду теперь с вами, зато денег у нас в банке огого!
Чем обернулось это «огого» на следующее утро, знают все. И теперь Серафима Петровна, после пятидневного дежурства в очередях перед рухнувшим банком, счастливо двинулась мозгами и сочиняет письмо Ельцину. Премьеру Кириенко письмо с клоком интимного начёса уже отправлено.
- С клоком чего? - поперхнулись девочки.
- Того самого! Шаманит. Говорит, что у неё открылся третий глаз, и теперь она житья никому не даст. Сейчас Ельцину письмо отстрижёт, а потом и до Волошина дело дойдёт.
- Так на всех клоков не напасёшься! - поцокала языком О.Ф.
Люда фыркнула, утёрла рукавом заплаканное лицо, и вдруг, запрокинув голову и по-бабьи всплескивая руками, звонко расхохоталась.
Далее банкет потёк по обычному сценарию - добытчица Наташа показывала всем фирменный фокус с сисями, О.Ф. периодически выскакивала в фойе, чтобы устроить традиционную охоту за каким-нибудь залётным «авторитетом», а Люда терпела-терпела, а потом сбегала в туалет и снова застряла в кабине, откуда её, повизгивающую от истерического хохота, выудила натасканная на Людины выходки уборщица.
Сто двадцать тысяч долларов, огромное по тем временам состояние, безвозвратно сгинули вместе с руководством банка. Очень надеюсь, что в тартарары, а не куда-нибудь на Вирджинские острова.
Мечты идиотки, что с меня взять.
Зарисовка вторая. Гуманитарная помощь.
Серафима Петровна двинулась мозгами навсегда и бесповоротно. Но с некоторым, если можно так сказать, созидательным уклоном. Созидательный уклон заключался в том, что Серафима Петровна бегала по разным СОБЕСам и офисам неправительственных организаций, выклянчивая себе гуманитарную или какую другую помощь. В фонде Сороса, например, её знала каждая собака, и старалась раствориться прежде, чем Серафима Петровна примется с жаром рассказывать про сто двадцать тысяч долларов и интимную переписку с руководством страны.
Но однажды случилась история, которая раз и навсегда отбила у Серафимы Петровны желание бегать по разным учреждениям.
То утро, казалось, не предвещало ничего нового - традиционная грызня с невесткой, долгое мстительное мытьё в душе, пока эта шалава скакала под дверью с криками выдать косметику, потому что накраситься нечем.
Затем Серафима Петровна, довольная тем, что невестка таки ускакала на работу бледной молью, обстоятельно завтракала гречневым проделом и просроченным печеньем, запивая это дело спитым, зато крепкосладким чаем. Далее шаманила над нижним бельём сына, чтобы без простатита и каких других геморроев, и над нижним бельём невестки, чтобы лишай ей на одно место и молочница в любое время дня и ночи. А потом спустилась к почтовому ящику - переругиваться с рекламными листовками. Вот тут-то всё и приключилось - среди бесполезной макулатуры обнаружилось письмо в многочисленных иностранных штампах, с краснощёким Санта-Клаусом на конверте.
Серафима Петровна, как всякий выпестованный по эту сторону железного занавеса бдительный гражданин, первым делом обстоятельно изучила конверт на предмет обнаружения хитропродуманных шпионских заморочек. Конверт был слегка помят, но в целом выглядел вполне безобидно, хоть и пах пылью и котами. Это настораживало.
Поэтому Серафима Петровна, конспиративно сливаясь с матерным граффити на стенах подъезда, бесшумно прокралась в квартиру и принялась облучать вражеское послание под кварцевой лампой. Далее она аккуратно вскрыла его над дымящимся носиком чайника, чтобы если что - мгновенно запечатать обратно и отречься от содержимого. Из конверта выпали исписанный иностранными словами лист бумаги и фотография. На фотографии незнакомая пожилая пара, нежно обнявшись, с улыбкой глядела в объектив.
- Точно шпиёны, - похолодела Серафима Петровна и побежала спускать компромат в унитаз. Но тут с работы вернулся Жорик. Обнаружив мать в воинственной позе с маникюрными ножницами и конвертом над унитазом, он решил, что та обратно взялась за старое и отстригает очередное интимное послание в верха. Поэтому, пригрозив болевым приёмом с удушающим захватом, он отобрал у неё письмо.
И пока обезоруженная Серафима Петровна разогревала обед, Жорик, вооружившись немецко-русским словарём, переводил послание. Из письма следовало, что пожилая австрийская пара передаёт незнакомой русской семье, счастливо дожившей до «perestroika und glasnost» большой привет, и оповещает её, что в скором времени она получит рождественский презент - посылку с гуманитарной помощью.
Рождественский презент не заставил себя долго ждать, и в начале весны постучался уведомлением в почтовый ящик. В посылке, которую в тот же день приволок Жорик, лежали несколько банок фасоли в подозрительно коричневом соусе, длинный красный колпак Санты с белым помпоном на конце, и вязаный носок одна штука, набитый доверху твердокаменными мятными пряниками.
Подозрительно коричневый фасолевый соус на поверку оказался шоколадным, и даже закалённая советским дефицитом Серафима Петровна не смогла съесть такую гадость. Попытка выйти тайком из дому в красном колпаке Санты не увенчалась успехом - сын с невесткой пригрозили сменить замки и никогда более не пускать её на порог. Один носок, хоть и шерстяной, при всём желании не наденешь. Если только на одну ногу. Но где же это видано. Твердокаменные мятные пряники отдавали скипидаром, и даже прожорливые чистопрудные голуби, к которым Серафима Петровна ездила через весь город с тремя пересадками, шарахались от них, брезгливо кривя клювы.
- Вот оно как, - думала Серафима Петровна, наблюдая, как толстопопые сизые голуби, переваливаясь с лапки на лапку и истово курлыча, ходят по самому краю воды. - Вот оно как. Свои ограбють, а другие надують. И с энтим надо как-то жить.
© greenarine
- Что случилось? - ахнули девочки.
- Ой девочки! - заголосила Люда. - Ой девочки!
- Так! - властным жестом остановила плакальщицу О.Ф. - Ты сначала разлей, а потом причитай.
Люда вытащила из пакта бутылку, разодрала зубами золотистую крышку, хлебнула из горла и разрыдалась.
О.Ф. молча открыла вторую бутылку, разлила по пластиковым стаканчикам водку, сунула понаехавшей крышку:
- Понюхай хоть, горе горькое!
Девочки скорбно выпили, закусили четвертиночкой «Дарницкого» и уставились на Люду. Понаехавшая, как единственный непьющий работник в коллективе, опустила жалюзи второго окошка и приготовилась работать сутки в одно рыло.
- Рассказывай, - дала отмашку О.Ф.
И Люда, периодически скорбно отхлёбывая из бутылки, поведала коллегам свою трагическую историю. Оказывается, за две недели до дефолта Людина свекровь Серафима Петровна, не ставя наследников в известность, продала две свои комнаты в большой коммунальной квартире на Кузнецком Мосту. За сто двадцать тысяч долларов. И аккурат шестнадцатого числа положила все деньги в «Инкоммерцбанк».
- Звонит она нам вечером, мол, у меня сюрприз. Жить я буду теперь с вами, зато денег у нас в банке огого!
Чем обернулось это «огого» на следующее утро, знают все. И теперь Серафима Петровна, после пятидневного дежурства в очередях перед рухнувшим банком, счастливо двинулась мозгами и сочиняет письмо Ельцину. Премьеру Кириенко письмо с клоком интимного начёса уже отправлено.
- С клоком чего? - поперхнулись девочки.
- Того самого! Шаманит. Говорит, что у неё открылся третий глаз, и теперь она житья никому не даст. Сейчас Ельцину письмо отстрижёт, а потом и до Волошина дело дойдёт.
- Так на всех клоков не напасёшься! - поцокала языком О.Ф.
Люда фыркнула, утёрла рукавом заплаканное лицо, и вдруг, запрокинув голову и по-бабьи всплескивая руками, звонко расхохоталась.
Далее банкет потёк по обычному сценарию - добытчица Наташа показывала всем фирменный фокус с сисями, О.Ф. периодически выскакивала в фойе, чтобы устроить традиционную охоту за каким-нибудь залётным «авторитетом», а Люда терпела-терпела, а потом сбегала в туалет и снова застряла в кабине, откуда её, повизгивающую от истерического хохота, выудила натасканная на Людины выходки уборщица.
Сто двадцать тысяч долларов, огромное по тем временам состояние, безвозвратно сгинули вместе с руководством банка. Очень надеюсь, что в тартарары, а не куда-нибудь на Вирджинские острова.
Мечты идиотки, что с меня взять.
Зарисовка вторая. Гуманитарная помощь.
Серафима Петровна двинулась мозгами навсегда и бесповоротно. Но с некоторым, если можно так сказать, созидательным уклоном. Созидательный уклон заключался в том, что Серафима Петровна бегала по разным СОБЕСам и офисам неправительственных организаций, выклянчивая себе гуманитарную или какую другую помощь. В фонде Сороса, например, её знала каждая собака, и старалась раствориться прежде, чем Серафима Петровна примется с жаром рассказывать про сто двадцать тысяч долларов и интимную переписку с руководством страны.
Но однажды случилась история, которая раз и навсегда отбила у Серафимы Петровны желание бегать по разным учреждениям.
То утро, казалось, не предвещало ничего нового - традиционная грызня с невесткой, долгое мстительное мытьё в душе, пока эта шалава скакала под дверью с криками выдать косметику, потому что накраситься нечем.
Затем Серафима Петровна, довольная тем, что невестка таки ускакала на работу бледной молью, обстоятельно завтракала гречневым проделом и просроченным печеньем, запивая это дело спитым, зато крепкосладким чаем. Далее шаманила над нижним бельём сына, чтобы без простатита и каких других геморроев, и над нижним бельём невестки, чтобы лишай ей на одно место и молочница в любое время дня и ночи. А потом спустилась к почтовому ящику - переругиваться с рекламными листовками. Вот тут-то всё и приключилось - среди бесполезной макулатуры обнаружилось письмо в многочисленных иностранных штампах, с краснощёким Санта-Клаусом на конверте.
Серафима Петровна, как всякий выпестованный по эту сторону железного занавеса бдительный гражданин, первым делом обстоятельно изучила конверт на предмет обнаружения хитропродуманных шпионских заморочек. Конверт был слегка помят, но в целом выглядел вполне безобидно, хоть и пах пылью и котами. Это настораживало.
Поэтому Серафима Петровна, конспиративно сливаясь с матерным граффити на стенах подъезда, бесшумно прокралась в квартиру и принялась облучать вражеское послание под кварцевой лампой. Далее она аккуратно вскрыла его над дымящимся носиком чайника, чтобы если что - мгновенно запечатать обратно и отречься от содержимого. Из конверта выпали исписанный иностранными словами лист бумаги и фотография. На фотографии незнакомая пожилая пара, нежно обнявшись, с улыбкой глядела в объектив.
- Точно шпиёны, - похолодела Серафима Петровна и побежала спускать компромат в унитаз. Но тут с работы вернулся Жорик. Обнаружив мать в воинственной позе с маникюрными ножницами и конвертом над унитазом, он решил, что та обратно взялась за старое и отстригает очередное интимное послание в верха. Поэтому, пригрозив болевым приёмом с удушающим захватом, он отобрал у неё письмо.
И пока обезоруженная Серафима Петровна разогревала обед, Жорик, вооружившись немецко-русским словарём, переводил послание. Из письма следовало, что пожилая австрийская пара передаёт незнакомой русской семье, счастливо дожившей до «perestroika und glasnost» большой привет, и оповещает её, что в скором времени она получит рождественский презент - посылку с гуманитарной помощью.
Рождественский презент не заставил себя долго ждать, и в начале весны постучался уведомлением в почтовый ящик. В посылке, которую в тот же день приволок Жорик, лежали несколько банок фасоли в подозрительно коричневом соусе, длинный красный колпак Санты с белым помпоном на конце, и вязаный носок одна штука, набитый доверху твердокаменными мятными пряниками.
Подозрительно коричневый фасолевый соус на поверку оказался шоколадным, и даже закалённая советским дефицитом Серафима Петровна не смогла съесть такую гадость. Попытка выйти тайком из дому в красном колпаке Санты не увенчалась успехом - сын с невесткой пригрозили сменить замки и никогда более не пускать её на порог. Один носок, хоть и шерстяной, при всём желании не наденешь. Если только на одну ногу. Но где же это видано. Твердокаменные мятные пряники отдавали скипидаром, и даже прожорливые чистопрудные голуби, к которым Серафима Петровна ездила через весь город с тремя пересадками, шарахались от них, брезгливо кривя клювы.
- Вот оно как, - думала Серафима Петровна, наблюдая, как толстопопые сизые голуби, переваливаясь с лапки на лапку и истово курлыча, ходят по самому краю воды. - Вот оно как. Свои ограбють, а другие надують. И с энтим надо как-то жить.
© greenarine
Информация
Навигация
Лучшие истории
Последние комменты
Реклама