Маленькая зарисовка из моей прошлой жизни, специально для тех, кто уже забыл СССР или умудрился родиться уже после него...
Лето 1988 год. Карпаты. Я тогда работал на Львовском телевидении, и мы ехали в командировку снимать каких-то очередных поющих гуцулов. Жара, на улице плюс 30, а в нашем автобусе и все 50. Как-то так получилось, что все запасы воды мы прикончили, а пить, с каждой минутой хочется все больше и больше...
Видим среди поля серое одноэтажное здание с надписью «СТОЛОВАЯ». Тормозим и с сухими, шершавыми глотками забегаем в дверь. Внутри запах хлорки и затертые пластиковые столы. На полу лежат три дворняжки и догрызают какую-то тухлятину. Подходим к окну раздачи. Все место в окне, как хоккейный вратарь, без зазоров занимает толстая тетка в грязно-белом халате с небольшим кокетливым кокошником на голове. Над теткой на малых оборотах барражируют мухи.
Дальше у нас случился диалог на украинском языке, но я нашу половину переведу на русский, в угоду облегчения восприятия этой истории вдали от Карпат.
Лето 1988 год. Карпаты. Я тогда работал на Львовском телевидении, и мы ехали в командировку снимать каких-то очередных поющих гуцулов. Жара, на улице плюс 30, а в нашем автобусе и все 50. Как-то так получилось, что все запасы воды мы прикончили, а пить, с каждой минутой хочется все больше и больше...
Видим среди поля серое одноэтажное здание с надписью «СТОЛОВАЯ». Тормозим и с сухими, шершавыми глотками забегаем в дверь. Внутри запах хлорки и затертые пластиковые столы. На полу лежат три дворняжки и догрызают какую-то тухлятину. Подходим к окну раздачи. Все место в окне, как хоккейный вратарь, без зазоров занимает толстая тетка в грязно-белом халате с небольшим кокетливым кокошником на голове. Над теткой на малых оборотах барражируют мухи.
Дальше у нас случился диалог на украинском языке, но я нашу половину переведу на русский, в угоду облегчения восприятия этой истории вдали от Карпат.