Как-то встретились робот и жираф. Погода стояла хорошая.

- И как у вас жирафов всё просто. Ешь, пьёшь, шея длинная, голова маленькая, веселись не хочу.
- А я, ты не поверишь, всё о числах думаю. Понимаешь, у нас и заняться-то нечем, кроме как искусственный разум создавать.
- Понимаю, у нас роботов тоже скукота, кроме как о жирафах и поговорить не о чём. Вот кстати, расскажи от чего у вас дирижабле не летают?
- Это не ко мне, это квантовая тригуляция, синусойдная.
- Компот, компот, аэростат, борщ, 32.
- О, как я вас понимаю, как я вас понимаю.
- И вы не поверите, но мы роботы, ссуда, полиграф, животное.
- О, как изысканно, как чудесно, калл.
- 3-0-5-6-9-1. Чудесно. Говорю вам, чудесно. Дельтаплан.
- Всепогодно! Я тронут до глубины души.
- Спасибо, пожалуйста. Одын-два, рассчитайся на каждого по возможностям.
- Сверх-остроумно. Галактика в опасности.
- Не позволю!
- Я рад!
- Онотолей!

Серёга был очень расстроен. Можно сказать, в хлам. Вдребезги. Началось всё с того, что мамка нашла документы на Серёгину травматику. Она стоила Серёге добрую десятку косых и почти три честно отработанных месяца на вечерней разгрузке вагонов. Почти квартал Серёга убивался в пыльном депо, чтобы позволить себе эту заветную игрушку. И тут такое.

Мать, понятное дело, капнула отцу, и Серёга не далее как сегодня вечером поимел один из самых неприятных разговоров в своей жизни. Пожалуй, такого не было даже тогда, когда его запалили в первый раз с пачкой сигарет. «Союз-Аполлон». Серёга как сейчас помнил ту смачную затрещину, что он получил от бати после скоропалительного обыска содержимого карманов куртки во время непродолжительного допроса с пристрастием.

Вот и сегодня. Не то, чтобы обидно, а просто несправедливо как-то. Ладно, тогда, в далёком детстве, когда каждый порок так манил всей своей силой запретного плода. В том числе и пресловутый «Союз-Аполлон», а чуть позднее и винный напиток «Карнавальное-Люкс», после первого употребления которого Серёга обильно наблевал прямо в прихожей, получив после от отца заслуженное на следующее утро, когда с непривычки раскалывалась голова, и организм всеми фибрами души просил поселиться в туалете в обнимку с унитазом.

Тогда вроде понятно, а тут. Уже совершеннолетний и работа опять же. Ан нет. Батя встретил на пороге, когда Серёга только поднимался по лестнице. С протянутой ладонью.

- Мама, Бабушка, Тетя, Лена и Света, - Юленька лучилась счастьем. - Я хочу вас познакомить! Это Саша. Саша - мой жених.
Саша стоял в прихожей обклеенной веселенькими обоями со звездочками нарядный, как кремлевская елка. Он нечасто знакомился с семьями своих девушек и потому был подавлен серьезностью своих намерений. Из кухни выплыла сильно потрепанная копия Юленьки в халате и шлепанцах.

- Кто-кто у нас Саша? - переспросила мама Юленьки, вытирая мокрые руки о халат.
- Саша - мой парень! - занизила планку Юленька.
- Рад познакомиться! - выпалил Саша и перешел к лести. - Вы удивительно похожи с Юленькой. Встретил бы на улице - обознался бы.
- Он у тебя зрением слаб? - подозрительно спросила мама у Юленьки. - Чойта он двадцать лет разницы собирается не замечать?
- Нормально у него с глазами. И не двадцать, а двадцать три. - отрезала Юленька. - Чего ты, как эта самая-то? Комплимент это. Галантный, причем, на мой взгляд.
- Нормальные дела. - вздохнула мама. - Я тут расту-расту, старею-старею, а, благодаря этому прохвосту, все насмарку пошло?
- Чего эт я прохвост вдруг? - возмутился Саша.

- Самые страшные костюмы! - надрывался громкоговоритель на машине коммивояжера. - Ко дню всех святых! Вас будут бояться все!
Заезжий торговец не бог весть какое развлечение, но Алексу было абсолютно нечего делать до самого вечера. Он поднялся с кресла и пошел к площади у мэрии, куда обычно приезжали коммивояжеры.

На площади был раскинут шатер, в котором профессионально улыбался бойкий торговец.
- Лучшие костюмы! Вы сами себя будете бояться.
- Что это будет? Зомби? Полисмен? Учитель по алгебре? - спросил один из детей.
- Это будет еще страшнее, карапуз. - торговец достал что-то серебристое, на вид совсем невесомое и встряхнул. - На-ка, примерь! Всего за десятку - незабываемый Хеллоуин, господа!
Мальчуган взял серебристую тряпку и неуверенно крутил ее в руках.
- Просто накинь это на себя, малыш! - посоветовал торговец. - Нервных и беременных, я попросил бы удалиться! Ну или хотя бы закрыть глаза.

Мальчик наконец решился и накинул на себя костюм. Что-то негромко хлопнуло и в ужасе закричала толпа. На месте мальчика стоял кошмарный трехметровый монстр, который с удивлением смотрел всеми шестью своими глазами на свои же мощные клещи.

В одной деревне жил-был парень по имени Жак. Ему уже исполнилось семнадцать, и у него было три мечты. Жить в своем собственном доме, завести себе коня и жениться на красивой девушке. Однажды он пошел в лес, нарубить дров. Вдруг слышит - кто-то жалобно стонет. Видит: упало дерево и своими сучьями прищемило маленькую фею. Жак схватил топор, обрубил сучки и освободил фею.

Поправила фея крылышки, села на веточку и говорит:
- Спасибо вам, месье. За мое спасение я могу выполнить три ваших самых заветных желания!
- Уй ты! - сказал Жак. - Правда, что ли?
- А то! - сказала фея. - Я - главная королевская фея Франции! Когда король и королева загадывают желания, я их выполняю.
- Раз так, - сказал Жак, - пусть у меня будет свой собственный дом!
И тут же на лесной поляне вырос новый дом. Высокий, с зеркальными окнами, с медной кровлей, с мраморным крыльцом и белыми колоннами.
Жак вбежал в него, но скоро выбежал обратно. Он потирал ушибленное колено.
- Тьфу, - сказал он. - Там такой скользкий пол! А где сеновал? Где коптильня? И главное - где держать корову с теленком? Мне такой дом и даром не нужен.

В избушке возле пруда
Жила-была Зануда,
И дело и не дело
Она всегда нудела.

Ей мама говорила,
Чтоб больше не нудила,
Ей говорил отец:
- Замолкни наконец!

Не слушает Зануда,
В нее летит посуда,
Отец и мать кричат,
В милицию звонят.

Ранним осенним и зябким утром хозяин одного из дачных домов вышел «до ветру» и, позевывая, потопал по огороду к дощатому сортиру. И вдруг увидел через невысокий забор, что его сосед с угрюмым видом возится в отдаленном углу своего участка около старого, но крепкого дерева.

- Мыкола, шо я бачу! - приветливо окликнул соседа первый дачник. - Ты зачем ладишь веревку к суку цей груши?
- Отвали, сосед, не до тебя мне сейчас! - истерично отозвался первый дачник, не прекращая возни с веревкой. - И не Мыкола, я а Николай, сколько можно повторять!
- Ну, нехай так, - согласился первый и звучно прихопнул комара на толстой шее. - Слухай, может, ты эту грушу хочешь свалить? Давай, я тебе допоможу. Тильки, чур, витдашь потом грушу мне, я з нее вешалку зроблю.
- Уйди, говорю! - рявкнул Николай.
- Та ухожу, ухожу... - замахал руками назойливый сосед. - Кажи тильки, за яким бисом ты веревку мылом мазюкаешь? Вона ж склизкой буде..
- Вот пристал, хохол! - буркнул Николай с досадой. И сделал неожиданное признание:
- Ну, удавиться хочу! А ты мне, понимаешь, мешаешь.
- Ото ж! - удивился хохол и прихлопнул второго комара. - А за яким бисом?

Экскурсия заканчивалась у городских ворот. В ожидании автобуса, группа топталась на заасфальтированной площадке. Кто-то курил, кто-то знакомился ближе, болтая о чем-то.

- А что это за скульптура, Настя? - обратился пожилой дядька в очках кота Базилио к молодой девушке - гиду.
- Ой, это длинная история. Хотя... - Настя посмотрела на часы в мобильном телефоне, - автобус ждать еще точно минут пятнадцать, расскажу, хотя бы в двух словах о нашем Валерии.

Она подошла к бронзовой скульптуре, изображающей сгорбленного старика в плаще и шляпе, с протянутой рукой, сидящего на маленькой табуретке. Перед ним, на земле, стоял большой чемодан из такой же бронзы, распахнутый, наполненный до краев деньгами - вылитыми из бронзы монетами и купюрами. В бронзовом чемодане лежали и настоящие, видимо, недавно кем-то оставленные монеты и бумажные деньги. На глазах у собравшихся подходили люди: кто-то оставлял денежку в чемодане, кто-то подходил и брал оттуда спокойно, как будто, так и надо было, без зазрения совести, так сказать.

Раньше, в годы моего детства, Москва была совершенно иная, нежели чем сейчас. Улыбчивые москвичи, садясь в полупустые вагоны метро и трамваи, с веселыми песнями ехали на работу, где по десять часов кряду приветливо отпускали диковато-заполошным гостям столицы колбасу, фанту, лебединое озеро и прочую культуру, которой нигде в стране больше не было.

Ровно в восемнадцать ноль-ноль москвичи закрывали рабочие места на ржавые амбарные замки и, кто пешком, а кто и на велосипеде, выдвигались к патриаршим прудам кормить уток длинными батонами, которые продавались в специально построенной неподалеку булошной палатке.

За доброту и поплатились, потому что тысяча двести двенадцатое поколение откормленных донельзя уток могло уже запросто проглотить не только целый батон, но и булошную вместе с продавцом и стоящей неподалеку очередью-экскурсией откуда-нибудь из Саратова. Конечно, хрен бы с ними, с этими экскурсиями: одну сожрали, других десять приехало, никто и не заметил бы, но вот продавцы в палатках все были с московской пропиской и городские власти такого безобразия допустить не могли.

Патриаршие пруды вместе с утиным гнездом, достигшим к тому времени высот сопоставимых с высотой останкинской башни, решили уничтожить локальным ядерным взрывом, чтобы не вводить танковые войска и не сеять панику среди населения.

Это может произойти, это происходило, это произойдет, этого никогда не будет - там, где темное полотно ничего и нигде опускается на сознание и твое Я тухнет, и летит прочь.

Щелчок и сознание окурком летит прочь, переворачиваясь, ударяясь то обгорелым светлячком не потухшего края, то пожелтевшим фильтром о выступы и неровности дороги. Наконец, врезавшись в сваренные из арматуры решетки уличной канализации и отскочив от них,оно падает во тьму, и уносится куда-то, где есть только запредельный свет, где ждут тебя те, кто может помочь и поджидают пеннивайзы. Все там летают. Мы все тут летаем.

Георгий застонал и проснулся. Буквально на мгновение, достаточное для того, чтобы почувствовать - жар не спал, температура все так же держалась, его все так же лихорадило. Болезнь не спешила отступать. И снова тьма, все красные оттенки черного.